Оперный театр. 21 апреля. Четверг, полночь. Персонажи: Чонин, Сехун. Сцена отыграна.

Истеричный вой сирены скорой помощи, внезапный пожар на четвертом этаже неприметной пятиэтажки в элитном районе, где у всех миллиметр к миллиметру подстрижен зеленый газон и на заднем дворе стоит маленький скульптурный фонтанчик, крик какой-то мамаши, потерявшей своего трехлетнего ребенка, и грязные смолянистые лица пожарных с тоской глядящих ей вслед.
Город не спит, хотя, будьте уверены, он бы с удовольствием забылся долгим беспробудным сном. Но – увы – не в этом столетии. И, может быть, уже никогда вообще.
Но существует одно тихое и спокойное место, где можно предаваться раздумьям о прошлом и будущем. Театр – великолепный оперный театр, неоцененный по достоинству необразованными, омерзевшими к искусству людьми.
Высокие, объемные потолки, украшенные фресками и мозаикой, роскошные портьеры из плотной фактурной ткани, скрывающие трапециевидную сцену, зрительские ряды с терракотовыми бархатными спинками и позолоченными подлокотниками и огромная центральная люстра, стекающая ручейками плачущих цепей из богемского хрусталя.
Разве можно пройти мимо такой красоты?
Ответ – нельзя.
@музыка:
apocalyptica – not strong enough
@темы:
знакомство,
Сехун,
Чонин,
оперный театр
Сэхун только хмурится и обнимает себя за руки, снова вглядывается в темноту, чтобы точно знать - никто не увидит его полуночного ухода, и только потом ныряет в узкий улочный проход - по старым дорогам он быстрее дойдет до заброшенной часовни.
Он не спрашивал Исина, можно ли прийти, но чувство тревоги расцветает в груди черными розами, семечко - дикие сны, и Сэхун может с уверенностью сказать, что Син - именно тот человек, кто не осудит за увиденное даже внутренним взором.
Сэхун выдыхает холодный ночной воздух белым паром в темноту и делает последние пару шагов к дверям часовни. Но тишина, льющаяся темнотой из окон, настораживает еще до того, как Сэхун успевает перейти порог.
И правда - внутри мертвенно тихо, ветер пролетает через прорези старых рам витражей, перебирает листья на холодном полу - и это единственные звуки здесь сегодня ночью.
Сэхун вздыхает разочарованно: если не поймать Сина до полуночи - то можно даже не надеяться увидеться с ним ночью.
Сэхун выходит из здания и поднимает голову к небу - оно черное, прерывается серыми облаками; цвет - как маленький гвоздик у него в ухе - сережка с дымчатым кварцем, подарок от брата.
Сэхун теребит ее и кусает тонкие губы - нужно идти домой, пока не вернулся Сухо, но точно не через центральные улицы - Сухо знают все, и все посчитают своим долгом сказать, что его проблемный брат разгуливал в полночь сейчас - когда какой-то маньяк только и ждет очередной жертвы.
Сэхун уверенно заворачивает в безмолвные переулки, касается руками старых узких стен, чтобы чувствовать опору. Его глаза устают от навязчивой темноты, и он радуется, когда серая уличная дорожка выводит его к пустой площади, к огромному зданию.
Массивные стены скалами стремятся к звездам, завораживают лепниной - Сэхун выдыхает зачорованно, скользя взглядом по каждой невероятной детали - где он?.. и почему никогда не был здесь раньше?
Музыка светится в высоких окнах отзвуками, едва слышными, так тихо - чтобы успеть заинтересовать. Сэхун оглядывается боязно, но здесь тишина ломается только неспящим ветром, будто даже самое темное в их городе - сбегает отсюда. Сэхун подходит ближе, поднимается по пыльным ступеням и останавливается у приоткрытых дверей. Все его естество кричит внутренним красным, заставляет колени дрожать и выпускает из пор волнение - мурашками по коже.
Но музыка расцветает красивыми аккордами, и Сэхун - с мыслью, что любопытство - его самый страшный порок - заходит внутрь.
Судя по навеянному легким сквозняком аромату это лишь человек, из плоти и крови, смертный, но чутье подсказывает, что гость этот отнюдь не так прост, каким кажется. Пряный запах трав – полыни, лотоса и белладонны – и шепот древних рун, запечатанных под лаком на амулетах, навивает отложенные в дальний ящик воспоминания. Защита поставлена на совесть, даже идеально – тот экзорцист, что накладывал заклинание, явно обеспокоен за сохранность ее обладателя.
Вот только против Чонина такие штучки не действуют – деревянные и металлические побрякушки, не более.
Демон расправляет сгорбленные плечи и глубоко вдыхает, плавно спрыгивая со второго этажа вниз, минуя оркестровую яму – пора встречать гостей.
Он оборачивается, не замечает порога, спотыкается и чуть ли не летит вниз, успевая схватиться за ручку - потянуть дверь за собой. Она захлопывается широким, тяжелым звуком, погружая все в величественный мрак.
Сэхун закрывает рот ладонью - боясь выдохнуть слишком громко: перед ним красотой, даже в ощутимой темноте, предстает... театр. Но вдох-выдох все равно получается слышимым, с резким вскриком - Сэхун замечает под сводами балконов... тень.
- Кто здесь? - по-детски наивно, тихо, с легкой дрожью в голосе спрашивает он.
Взгляд цепляется к странному виду: волосы цвета хмурого грозового неба, острые плечи под легкой белой тканью, глубокие провалы возле ключиц и между и выразительные скулы, подчеркнутые полумесяцами-глазами. Только выражение в них затаилось уставшее, хотя и преисполненное любопытством и тягой к знаниям.
Чонин не чувствует в нем ни грамма порока, ни унции жадности или тщеславия, ни затерявшейся крупинки зависти или гордыни. Трудно поверить, но семь смертных грехов обошли стороной эту душу.
Он облизывает вмиг пересохшие губы, вслушиваясь в каждый поверхностный выдох, загнанной птичкой бьющееся сердце – животрепещущее, оправданно боязливое, недоверчивое.
(like a moth I'm drawn into your flame)
Сахарный, кристально-чистый, невинный мальчик.
Демон мечется в человеческом теле, порываясь заполучить себе всё и сразу: осквернить тело и замарать душу. Сделать полностью своим.
(so hard to choose – between the pleasure and the pain)
– И что же забыл юный экзорцист в Оперном театре? – выходя из тени, благодушно улыбается он, склоняя набок голову и смеряя парня прищуренным, будто настороженным взглядом.
У Сэхуна дрожат руки, переливая волнения между пальцами, и он заносит их назад, нервозно заламывая запястья, но человек перед ним не кричит, не ругается на него - за грубое вторжение в свой, возможно, дом, просто улыбается загодочно и красиво - невозможно красиво, как на Земле не умеют.
Сэхун облизывает губы, приоткрывает рот, чтобы ответить на чужой вопрос - молчать так долго становится уже не этично и что-то внутри благодарно ластится, ведь его назвали - экзорцистом - едва ли Сухо нравилось это имя; но его тело замирает, встретив чужой внимательный - заставляющий в себе тонуть - взгляд, воздух застывает тяжелым между ребрами, и душа словно просится выйти слезами напряжения из глаз - будто ее зовут.
Его отпускает так же - порывом, и Сэхун чувствует на своих висках - испарину, он опускает виновато взгляд в пол и наконец находит в себе силы ответить.
- Простите, что потревожил. Я всего лишь... заблудился.
– Опасно разгуливать посреди ночи одному, – замечает Чонин отстраненно и поджимает губы, невидимым жестом остужая температуру зала, так что мурашки вновь рассыпаются по сливочной коже.
Проклятье – эти соблазнительно розовые губы и мокрый язык, снова и снова оглаживающий каждую трещинку сначала на labium inferius, а затем labium superius.
(and i'm not strong enough to stay away)
Зло раскраивает защитную оболочку слой за слоем, подбираясь к финальной стене, заставляя Чонина стискивать зубы, но он мысленно успокаивает себя, что еще не время.
Слишком рано – заражение уже произошло, огненный яд Геенны проник в слабое юношеское сознание, осталось только дождаться, когда плод окончательно созреет, когда мальчишку притянет желанием к инкубу.
(i know it's wrong, and i know it's right)
Чонин умеет быть терпеливым и расчетливым.
Он замечает неловкий жест и морщится от хруста заламываемых костей – он так надеялся, что этот звук не будет преследовать его хотя бы здесь, на земле. Ловко запрыгивая на сцену и ухватив за край темно-вишневой портьеры, он оглядывается, растягивая губы.
– Ну, раз уж ты здесь, – хмыкает он, свободно заступая за тяжелый занавес, – Составишь мне компанию?
Сэхун смаргивает туман с радужки, когда незнакомец отворачивается от него, и таки притягивает пальцы ко рту - скрывая судорожный вдох.
Сэхун не слышит ничего, кроме чужого голоса, даже музыка теперь - словно играет внутри него, будто там - раскроилось тело, создало свое небо и разлило свинец - в груди тяжело и вязко, Сэхун чувствует слабость и наваждение - что-то в нем... чему-то сопротивляется. Но чему?
Улыбка перед ним ласковая, почти нежная... такая красивая - разве красота может нести в себе что-то плохое?
Сэхуну нравится свои мысли, верить им - легче простого.
Он судорожно улыбается и подходит к сцене, медлит - снова кусая губы (прокусив наконец сухую трещинку на нижней до тонкой красной пленки с металлическим вкусом), и поднимается, заинтригованный шорохом тяжелых, торжественных портьер.
- Меня зовут Сэхун, - тихо говорит он, на выдохе, с боязным предыханием, и касается занавеса, где только что были руки незнакомца.
Он усмехается, слыша оглушительные удары беспокойного сердца и с силой пульсирующую в венах кровь – сладкий букет адреналина, возбуждения и волнения. Но любопытство мальчишки и его подкупающая доверчивость, почти соскальзывающая в сомнение из-за призрачного ощущения неправильности и чужеродности, отрезвляет демона.
На земле возбраняется забываться, запрещается терять лицо. Даже такое многоликое, как у Чонина.
(even if i try to win the fight,
my heart would overrule my mind.)
Сэхун – повторяет эхо внутреннего голоса, низко и гулко, впитываясь под кожу, вспарывая мышечные ткани и вонзаясь утонченными витками букв.
Демон воет волком, готовый в любую минуту сорваться с железной цепи, потому как Сэхун в своей нетронутой красоте превосходит все существующие грани. Чонину кажется, будто это становится обоюдоострой зависимостью, хотя ему больше нравится «двусторонняя связь».
– Мое имя – Чонин, но многие ещё называют меня Кай, – он оборачивается, сужая блестящие хитростью глаза и протягивая парню свою ладонь, дразня и искушая.
Это похоже на предложение – падай в расставленные сети, малыш.
В окутывающей их темноте Сэхун чувствует, как оголяются его нервы, каждый шорох воспринимается слишком грубо, отчетливо; здесь и сейчас - атмосфера тонкая, шероховатая, перекрывающая воздух - сдавливает легкие, ощутимо темно даже с открытыми глазами - как будто сон, один из многих.
Когда Чонин - терпко в подсознание, глубоко внутрь - протягивает ему свою ладонь, Сэхун удивленно поднимает глаза - его так легко пускают к себе в прикосновение, всего лишь - протянутая рука.
В их городе закостенелая мораль страха перед малознакомыми, вечного испуга перед неумолимой смертью. А если и есть место близости - все слишком пошло, обыденно. Не для детской души.
А Чонин просто протягивает ему свою ладонь...
Сэхун цепляется за нее - мгновенно, даже не подумав - касаясь чужой теплой кожи, соприкасая запястья, и поднимает тихий, доверчивый взгляд - готовый на все, пожалуй.
Пальцы Сэхуна мелко подрагивают, а его кожа на ощупь прохладная, трогательная и нежная, будто китайский шелк. Чонин несильно сжимает его руку в своей, задерживая ничем неоправданное прикосновение.
Но ему все сильнее хочется прикасаться к нему, встать ближе, вдохнуть его дурманящий запах полной грудью, насытиться им сполна.
Они заходят на сцену, погруженную в кромешную темноту, и он ведет слепо доверившегося Сэхуна за собой, останавливаясь у противоположной стены кулис.
Чонин нажимает на старый выключатель – загорается первый светильник, а за ним ещё и ещё, до тех пор, пока вся сцена не оказывается у них на ладони. Обнаженная, опустелая и прекрасная.
Тысячи спектаклей были сыграны на этом самом месте, тысячи любовных речей произнесены, имитированы тысячи лживых поцелуев – но ни одна роль ещё ни давалась актерам такой большой ценой.
Демон нехотя ослабляет хватку, понимая, что так надо.
(in your presence my heart knows no shame)
– Красиво, правда? – мягко улыбается он, заглядывая на дно глаз Сэхуна. – Ты можешь приходить сюда, когда захочешь.
Амулеты предостерегающе щебечут что-то на латыни, но Чонин их не слышит, окунаясь в прозрачную водную гладь сэхуновского молчания.
(i can't get free.)
А еще Чонин улыбается, мягко, сдержанно, и тогда Сэхуну кажется - это ночь волшебная, не такая как все, будто бы переломом в судьбе - насыщенная и нежная, со звездами внутри.
Сэхун улыбается в ответ. Ярко, светло - как не все в этом городе умеют. Он улыбается и расцветает, совсем неосознанно, не специально - вырывается неожиданная, обманутая радость - тихим, сладким смехом.
Сэхун искренне смеется, смотря Чонину в глаза.
- То есть мы можем быть друзьями? - и высовывает язычок, чуть прикусывая - чтобы не засмеяться снова.
Сэхун – божье благословение.
Сэхун – запах вечно цветущего Эдема и мягкость рассыпанных по небу облаков.
Сэхун – священный Грааль, хрустальный, отливающий прозрачным серебром людских надежд.
Чонин не сможет его отпустить – мысль о том, что это больше, чем просто душа и еда вгрызается в подкорку, отгоняет все желание взять и растерзать, забрать себе и воспользоваться его слабостью.
Друзья.
Чонин никогда не сталкивался прежде с этим понятием, ему никогда не приходилось дружить. Это становится любопытным: а какого это – иметь друга? Странное словосочетание, из которого Чонин практиковал только «иметь».
– Мы можем… – Чонин не слышит своего голоса, из-за продолжительного молчания в горле застревает непроходимый ком, разрастаясь и мешая ему сложить желаемое в слова. Демон кашляет в кулак и сглатывает, чувствуя, как кадык дергается от бурлящего, закипающего нетерпения. – Дружить.
Он смотрит на Сэхуна, теперь уже не в силах оторвать от него глаз не только из-за притягивающей непорочности, но и – это впервые на его многовековой демонической памяти – привлекательности. Сэхун по-своему красив, хотя Чонин все равно красивее.
– Думаю, тебе это будет даже полезно, – Чонин холодно хмыкает, делая несколько прогулочных шагов по сцене; кто бы мог подумать, что его величественная крепость падет перед ничтожным человечком. Он фокусирует на Сэхуне резкий взгляд, приподнимая уголок губ в ничего не выражающей улыбке, – Я могу научить тебя, как бороться со злом.
Ему немного нехорошо: жар застилает глаза и пробегается мурашками по позвоночнику - кажется, что рядом с этим человеком тяжело долго думать - трезво и решительно... Сэхуну хочется прилечь или вдохнуть свежего, холодного воздуха - еще немного и он навсегда забудется тут, словно оставит часть себя в тени вишневых портьер.
- Бороться со злом? - эхо разносит голос Сэхуна, непривычно громкий от удивления. - Ты... экзорцист?
Сэхун подходит ближе, стирает расстояние между ними и заглядывает в чужие, темные глаза - головокружение бьет по вискам разрядами, и он глубоко вдыхает, протягивая руку в воздух - словно надеясь на опору.
Он отвечает искрами в глазах, переплетая свои пальцы с Сэхуном – по очереди, так что в глаза бросается вкусный контраст кожи: от грязного золота до слоновой кости. Чонин медленно вытягивает боль человека прикосновением, тонкими чернильными нитями отравляя свое тело.
– В какой-то степени, – хмыкает он отстраненно и вдумчиво, не отрывая от растерянного лица Сэхуна внимательного взгляда. – Но я не как вы. Я не занимаюсь альтруизмом и благотворительностью, и, тем более, не бегаю по улицам в поисках нечестивых и не изгоняю бесов. Но я могу сделать это, если ты попросишь.
Когда чужое сердце чуть стихает, прекращая дробить ребра в мелкую крошку, Чонин благодушно улыбается.
– Друзья ведь должны помогать друг другу, верно?
дергает ладонью, чтобы самому себе подтвердить это касание, почувствовать тепло красивой кожи ближе...
Ему становится невозможно легче, свинцовая тяжесть испаряется пылью в горле, и Сэхун откашливает ее в ладонь. С глаз исчезает липкий, серый туман - он снова смотрит ясно и светло, как и всегда.
Сознание сбрасывает темные тени...
или тени покорно отступают назад?
Сэхун выпутывает свою ладонь из чужой - больше всего он боится быть навязчивым, быстро стать - неинтересным, делает несколько шагов назад - слабость заставила подойти слишком близко, и ерошит мягкие волосы - будто окончательно просыпаясь после крепкого, почти не живого сна.
Сэхун думает над чужими словами без омута восторога и заведомо отходит еще чуть дальше.
- Если это не твое... призвание, неужели ты будешь помогать мне так просто? - Сэхун чуть наклоняет голову и щурится, пряча волнение и страх за свою дерзость в порхающей дрожью улыбке. - И откуда ты знаешь, что есть мы?
Вот только, Чонин – тот, кто устанавливает правила игры.
Шумно вздыхая, он качает головой, разыгрывая на лице трагедию всей жизни.
– То есть, ты не веришь в бескорыстность моих намерений? – спрашивает он, опуская уголки губ, изображая перекроенный образ «Пьеро». – Хотя, наверное, это правильно. Не стоит верить первому встречному, мало ли кем он может оказаться, – обиженно тянет демон, неловко взмахивая рукой в воздухе, и поворачивается к Сэхуну спиной, собираясь скрыться в тени кулис. – Вот тебе и «друзья»…
А Чонин красив, как никто - так, что не остается слов, желания думать, анализировать такую красоту - просто пропускать картинки в сознании, откладывая глубоко под сердце, чтобы закутаться в чужой образ ночью и уснуть с уже привычным именем осадком на губах.
Сэхун протягивает руки, заламывая бесшумно пальцы, и подходит снова - близко-близко. (ему кажется, сцена театра играет против него - сделал пару шагов назад - оказался слишком далеко, протянул руку - и уже чувствуешь приятный, притягательный жар чужого тела).
- Прости, я... - Сэхун сглатывает воздух, нервно убирает волосы назад. - Если ты хочешь меня учить... - вина за свою выходку не дает говорить ровно и уверенно, Сэхун касается аккуратно, едва заметно, подушечками пальцев чужой спины. - Я буду безмерно благодарен.
Сэхун катится касанием руки вниз по чужой спине - бездумно, неслышно, потакая немому голосу внутри. Что он сделал такого, чтобы у него появился такой... друг?
Чонину нравится ощущать, как по спине бегут мурашки от прикосновения сэхуновских пальцев. Сама мысль о том, что невинная душа тянется к нему, высшему источнику зла, демону, Князю Тьмы, дьявольски соблазнительна. А кроме того – Чонин с упоением вслушивается в глухое биение живого сердца, в обрывистое, будто маленькими глоточками, дыхание, он чувствует концентрированный запах волнения и неуверенности, выделяющийся через поры с потом, а еще – легкого, почти незаметного возбуждения. О, кто-нибудь, остановите конец света, пусть этот маленький спектакль продолжается вечно!
Чонин поворачивает голову, так что Сэхуну виден лишь его профиль, и долго молчит, обдумывая, как ему поступить. Человек превращается в послушную марионетку всякий раз, когда он тянет за правильные ниточки, но не стоит слишком часто пользоваться этим, иначе потеряется исконный эффект.
– Не пойми меня превратно, но я просто чувствую, что должен сделать это, – говорит он и бросает короткий взгляд через плечо, не сдвигаясь с места: не уходит совсем в глубь темноты, но и не возвращается из нее, будто задерживается где-то посередине – одной ногой утопая в зыбкой черноте. – Тебе ведь это тоже знакомо? Ты не можешь это объяснить, но предчувствие чего-то – непонятно чего – не дает тебе покоя.
Чонин опускает глаза, скользя вниманием по всем шероховатостям и неровностям вылепленных стен. Он знает, что Сэхун уйдет сейчас, и он знает, что тот вернется.
– Впрочем, неважно, – снова холодно и безразлично хмыкает он и шагает в тень, ощущая, как соскальзывают по спине тонкие человеческие пальцы, в конце концов, исчезая, обрывая ненавязчивое касание, – Но знай, если тебе понадобится помощь или ты опять заблудишься, я буду здесь. И ты всегда можешь придти ко мне, Сэхун.