Дом - как единственный путь, в пелене сорванных слезами, как криком, глаз; вне времени и вне пространстве, руками по обшарапанным стенам старого города - кровь на ладонях; будто умираешь или уже умер.
Яркий, красный след от ожога на пояснице - след самого ценного подарка - тянет разлитой терпением болью, словно проектор - омут безвольно любимых глаз; без выбора и без сомнений. Чужое голос в голове послушно на повторе - кружится перед глазами в черных красках мир.
Сехун еле доходит до синей входной двери - колени, разбитые об асфальт, дрожат нещадно - словно ноги в следующую секунду откажут совсем; он открывает ее, из последних сил толкая тяжелое дерево, и падает на холодной пол их остывшего из-за ветра дома; глухо и тонко тянется сквозняк, поет грустно и больно.
Взгляд случайно касается серебристой рамки - фотография в чб, несколько лет назад, у них с братом короткие черные волосы и переплетенные руки - к горлу подкатывает ком отвращения к самому себе, по руками бегут дрожью иглы - посмотреть в чужие глаза, неживые даже, всего лишь бумага - потерять любую веру в себя.
Он срывает ее со стены, когда-то повешенную им самим, с отчаянной тревогой быстрее спешит в ванную - там, где прятался по ночам от тяжелых, непонятных снов, где скрывал обидные слезы внутреннего одиночества - и разбивает стекло зеркала и ценной фоторамки друг об друга - его собственное отражение распадается сотнями мелких осколков, словно брошенная случайно, отцветшая роза - проекция состояния души.
Острое рассыпанное стекло режет руки мелкими, как галька, царапинами - словно он - побережье, накрытой волной; он - земля, а Чонин - море. И Сехун погибает под чужим приливом, выгибает неправильно хребет, в форме этого моря где-то в груди.
Зеркало разбито, утихшее грохотом звонких осколков - только Сехун дышит часто, резко, кашляя от собственного, вдруг потерянного умения дышать. Он смотрит в жалкий, оставшийся осколок своего отражения на стене и повторяет про себя самые страшные, тайком выученные слова-заклинания - как убить себя, как ненавидеть.
Но ни черта не выходит.
Он оседает на пол, садясь на гору хрусталем разбитого стекла, и снова видит их с братом лица - порванная бумага лежит на полу, лицо Сехуна на ней красное от мелких капель его крови - и ком больше не подкатывает к горлу, только непрошеные, уже опоздавшие слезы топят глаза в своей соли и стекают тихими реками по бледным, впалым щекам.
Он плачет, как плакал много лет назад - когда были только они, когда почти на безусловном рефлексе скучал и нуждался в руках брата, тоже совсем еще ребенка.
Сехун встает и снова смотрит на себя - изуродованного собственным предательством, длинные серые волосы падают на лицо; пепельные облака закрывают полную луну на черном небе.
Ножницы в ванне - длинные, узкие - всегда лежат на белой полочке, Сехун берет их дрожащими тонкими пальцами и пробует смело отрезать первую прядь - мягкие, будто сети паука, волосы падают перед ним, как перья опущенных крыльев.
Он делает это быстро, легко - отрезает все мешающие волосы с лица, кромсает длинну своих волос, зажигается отвращением к каждой клеточки себя - шепчет сквозь губы - предатель, предатель, предатель - если замечает свои потерянные глаза в забытом на стене, единственном осколке.
Все, что он видел в глазах родного брата, все, что обещал ему в своих объятиях, все, чему клялся перед сном - падает в грязь, загнанное и убитое.
Он должен был, и он все еще должен - стать тем, кем ему завещали родители. Быть светлым, быть ясным, быть сильным - чтобы бороться, чтобы не сомневаться в выборе стороны в этой войне.
Но все это уже почти пусто, пыль прошлых снов, укрытая белым одеялом - Сехун никогда - никогда - не сможет сказать «нет» никому из них двоих…
Вне времени и вне пространстве - он выходит на улицу с иссохшим после слез лицом, с саднящим порезом от ножниц на лице; закрывает хлопком синюю дверь, оставляя там следы своего падения - ванная пустая, открытая, замолчавшая, следы мелкой крови среди разбитого стекла и отрезанные волосы серым цветом поверх.
Он идет по черным улицам изученного им по ночам города, разбитый и преданный собой, потерявший веру в свою душу; отпустил случайно белых голубей; уже знает, что готов вернуться к каждому из них - если только брат сможет простить - святой на кресте других жизней.
А город вокруг него молчит, плачет легким дождем, безучастный, немой; черная клетка - у каждого свои цели, свои роли и своя судьба - театр случайных актеров, где он всего лишь прочел следующую страницу сценария.
-
-
28.06.2014 в 20:53Сехун еле доходит до синей входной двери - колени, разбитые об асфальт, дрожат нещадно - словно ноги в следующую секунду откажут совсем; он открывает ее, из последних сил толкая тяжелое дерево, и падает на холодной пол их остывшего из-за ветра дома; глухо и тонко тянется сквозняк, поет грустно и больно.
Взгляд случайно касается серебристой рамки - фотография в чб, несколько лет назад, у них с братом короткие черные волосы и переплетенные руки - к горлу подкатывает ком отвращения к самому себе, по руками бегут дрожью иглы - посмотреть в чужие глаза, неживые даже, всего лишь бумага - потерять любую веру в себя.
Он срывает ее со стены, когда-то повешенную им самим, с отчаянной тревогой быстрее спешит в ванную - там, где прятался по ночам от тяжелых, непонятных снов, где скрывал обидные слезы внутреннего одиночества - и разбивает стекло зеркала и ценной фоторамки друг об друга - его собственное отражение распадается сотнями мелких осколков, словно брошенная случайно, отцветшая роза - проекция состояния души.
Острое рассыпанное стекло режет руки мелкими, как галька, царапинами - словно он - побережье, накрытой волной; он - земля, а Чонин - море.
И Сехун погибает под чужим приливом, выгибает неправильно хребет, в форме этого моря где-то в груди.
-
-
28.06.2014 в 20:55Но ни черта не выходит.
Он оседает на пол, садясь на гору хрусталем разбитого стекла, и снова видит их с братом лица - порванная бумага лежит на полу, лицо Сехуна на ней красное от мелких капель его крови - и ком больше не подкатывает к горлу, только непрошеные, уже опоздавшие слезы топят глаза в своей соли и стекают тихими реками по бледным, впалым щекам.
Он плачет, как плакал много лет назад - когда были только они, когда почти на безусловном рефлексе скучал и нуждался в руках брата, тоже совсем еще ребенка.
Сехун встает и снова смотрит на себя - изуродованного собственным предательством, длинные серые волосы падают на лицо; пепельные облака закрывают полную луну на черном небе.
Ножницы в ванне - длинные, узкие - всегда лежат на белой полочке, Сехун берет их дрожащими тонкими пальцами и пробует смело отрезать первую прядь - мягкие, будто сети паука, волосы падают перед ним, как перья опущенных крыльев.
Он делает это быстро, легко - отрезает все мешающие волосы с лица, кромсает длинну своих волос, зажигается отвращением к каждой клеточки себя - шепчет сквозь губы - предатель, предатель, предатель - если замечает свои потерянные глаза в забытом на стене, единственном осколке.
-
-
28.06.2014 в 20:56Он должен был, и он все еще должен - стать тем, кем ему завещали родители. Быть светлым, быть ясным, быть сильным - чтобы бороться, чтобы не сомневаться в выборе стороны в этой войне.
Но все это уже почти пусто, пыль прошлых снов, укрытая белым одеялом - Сехун никогда - никогда - не сможет сказать «нет» никому из них двоих…
Вне времени и вне пространстве - он выходит на улицу с иссохшим после слез лицом, с саднящим порезом от ножниц на лице; закрывает хлопком синюю дверь, оставляя там следы своего падения - ванная пустая, открытая, замолчавшая, следы мелкой крови среди разбитого стекла и отрезанные волосы серым цветом поверх.
Он идет по черным улицам изученного им по ночам города, разбитый и преданный собой, потерявший веру в свою душу; отпустил случайно белых голубей; уже знает, что готов вернуться к каждому из них - если только брат сможет простить - святой на кресте других жизней.
А город вокруг него молчит, плачет легким дождем, безучастный, немой; черная клетка - у каждого свои цели, свои роли и своя судьба - театр случайных актеров, где он всего лишь прочел следующую страницу сценария.